Михаил Горбунов - Белые птицы вдали [Роман, рассказы]
— Аким Петрович, вспомните свою боевую молодость! — попробовал Витька — он расположился на заднем сиденье — поднять дух водителя. — Эх, путь-дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбежка любая!..
Это была не первая моя поездка с Витькой, нашим фотокорреспондентом, за оперативным газетным материалом, я свыкся с его неунывающим нравом, для репортера это качество немаловажное, но в тот момент Витька, кажется, был дурно манерен.
— Да уж всяко приходилось, — внешне спокойно согласился Аким Петрович, ровно, на низкой передаче, чтобы не занесло, ведя машину по колее.
— Ну вот видите! — обрадовался Витька. — Ничего, Аким Петрович, вернемся в ваш родной Чернопольск, увидите своего обожаемого внука, и хлопнем мы по солдатской чарке за успешное преодоление тягот нашей с вами нелегкой жизни. А, Аким Петрович?
Опять меня кольнуло от Витькиного наигранного тона. Водитель усмехнулся.
— А ты сам-то хлебал из солдатского котелка?
— He-а, не довелось, пронесло, как говорится, стороной.
— Пронесло?
— Пронесло. Институт спас! — хохотнул Витька.
В машине воцарилось то напряжение, которое, я чувствовал, должно было кончиться взрывом.
— Какой же институт изволили кончать? — с затаенной усмешкой продолжал Аким Петрович, не снимая подрагивающей ладони с ручки переключения скоростей.
— Институт-то? Педагогический. Да не окончил, слава богу, понял — не мое призвание. Меня вот этот ящик, — Витька похлопал по сумке с фотоаппаратурой, — кормит лучше, нежели учительский портфель.
— Опять, стало быть, пронесло?
— Пронесло! — весело взвизгнул Витька.
«Брось паясничать!» — хотел я крикнуть ему. Но Аким Петрович остановил машину — стало отчетливо слышно, как на брезентовую крышку газика сыплется ситный дождь.
— Я сейчас выставлю тебя на сырую землицу. — Он грузно обернулся к Витьке, смерил его хмурым взглядом, будто впервые видел. — Тут не пронесет, погуляешь в заграманичных штанцах, с ящиком своим кормящим, понял?!
— Аким Петрович! — Я перехватил его руку в запястье. — Послушайте, все это не так…
— Никаких объяснений, старик. — Витька заворошился на своем сиденье, дернул «молнию» на кожаной курточке — впрямь собрался выходить из машины.
— Сиди! — приказал я Витьке — как-никак, а я числился старшим в нашем командировочном удостоверении.
Да, недаром экипажи космических кораблей проходят испытание на психологическую совместимость. Мой «экипаж» не выдержал в куда более простых, земных, условиях — нужно было спешно налаживать коммуникабельность.
«Что ж, установим причинность конфликта, — размышлял я, скользя взглядом по проходящему за окошком серому безжизненному ландшафту. — Акима Петровича можно понять: этот подначивающий Витькин тон, это „обожаемого внука“, — словом, удар под ложечку… А Витька? Что с ним стряслось? Ведь на самом деле все было не так». Я-то знал, что в армию он не попал по причине своей дистрофической слабости — наследия тяжелого послевоенного года, в который выпало Витьке появиться на белый свет. Вот с институтом было похоже на правду. Фотографирование, которым Витька увлекся еще в детстве, стало, кажется, его единственной, но пламенной страстью, и однажды снимки неведомого студента с периферии, покорив сердца строгого жюри, удостоились премии крупного столичного конкурса. Выбор был сделан, и такой ли уж это грех — честно сойти со стези, если она не твоя. Так появился у Витьки его «ящик», но давал он ему далеко не легкий хлеб. В постоянных поездках на заводы, стройки, нефтепромыслы, по жаре и пыли летней сельской страды Витька изнурял себя в поисках живых сюжетов, возвращался в редакцию черный, предельно истощавший при своей и без того болезненной худобе, только воспаленно, азартно светились глаза: он не приезжал без гвоздевых, дышащих временем снимков… Правда, чего это ему стоило!
Так я тогда и не доискался истоков конфликта. К счастью, он затух сам собой.
Весь день мы колесили по глубинкам. Врывались на птицефермы, и девчата в белых халатиках, услышав сполошное квохтанье своих пернатых стай, выбегали из домиков, вперяя в нас такой взгляд, будто мы пришельцы из других миров. Белые девчата среди белых кур на фоне темных тревожных облаков, контрастирующее с ознобистым ветерком домашнее тепло улыбчивых девичьих лиц — это потом было на Витькиных фотографиях, а мое журналистское перо делало их реальным фактом жизни… Добирались до замолкших уже токов, откуда свозили на элеваторы последнее зерно. Шоферы, тоже немало удивленные нашему появлению, нехотя позировали перед Витькиным объективом, односложно отвечали на мои вопросы: да, мол, урожай выдался небывалый, не успели вывезти хлеб — автотранспорт был переброшен на сибирскую целину, но не беда, крытые тока сохранили народное добро до зернышка. Хлопали дверцы кабин, машины, пахнув сладковатым дымком, уходили по разъезженной черной дороге в осеннюю хлябь, Витька щелкал затвором вослед: этот этюд с трудно пролегшей, глубокой, рубчатой от протектора колеей, с рябящей в ней водицей и медленно удаляющимися размытыми расстоянием и дождем машинами так и был назван — «Последний хлеб»… Мы были в постоянном движении — заунывное урчание мотора, спешные казенные обеды в придорожных чайных, пустые в такую непогодь села и хутора, даже собаки, с осипшим лаем увязываясь за нами, быстро отставали от машины, нервно стряхивали холодную воду и спешили к себе в подворотни, и снова дорога, встречи, беседы, интервью — все это шло сплошным потоком, который захватил и Акима Петровича — он был у нас и проводником, и каптенармусом, и квартирмейстером.
Первую ночь мы провели в комнате отдыха при колхозной конторе. Аким Петрович протопил печку. Мы пристроили на ней наши промокшие за день ботинки, развесили носки, скипятили на плите чайник, перекусили чем бог послал.
— Солью-ка я воду пойду, — сказал Аким Петрович. — Вроде развидняется, снежком запахло, чем черт не шутит, ударит морозец — хана радиатору.
Уже в полудреме мы с Витькой слышали, как он прогревал мотор. Потом все стихло, но Аким Петрович не появлялся. Он пришел полчаса спустя, бухнул чем-то о пол у двери.
— Не спите, хлопцы? Сапоги вон принес вам с теплыми портянками. Хороша ваша микропора, а по такой погоде лучше нет резиновых бахил… Свояк у меня тут шоферит.
Беда пришла не оттуда, откуда ее ждал наш многоопытный водитель Ус.
Морозец наутро не ударил, хотя похолодало и какое-то посветление прошло по степи. Облака обрели глубину, форму, шли низко над землей, будто цеплялись за нее, оставляя позади темные рваные клоки. Но дороги еще не провяли, не затвердели, как снова, теперь уже крупной дробью, секуче, с паузами ударили дожди. В какой-то момент, уже перед вечером, шлепками воды совсем забило лобовое стекло, Аким Петрович вел машину, что называется, на ощупь.
Газик упал в яму, хрястнул днищем о землю, тут же почувствовалось, как ослаб мотор, и через минуту едучая гарь начала проникать в машину.
— Ну, славяне, кажется, приехали, мать ее за ногу, погодку эту. — Аким Петрович выключил двигатель, открыл дверцу, чтобы вышел чад, с полминуты сидел, нахохлившись, как сыч. — Дай-ка, Витюха, мою робу, надо глянуть. Видать, глушитель поувечил, старый хрен.
— Обождите, дождь стихнет, — посочувствовал Витька, суя Акиму Петровичу брезентовый плащ. — Помочь, может быть?
— Тут, брат, сам бог не поможет, до Подгорного дотянуть бы, километров десять всего-то.
— До Подгорного? — с каким-то недоумением переспросил Витька.
Дело прошлое, но я подумал в ту минуту, что мы с Витькой успели сделать все, что было нужно, — теперь хоть трава не расти. Откуда мне было знать, что именно в селе Подгорном ждет меня еще одна встреча.
2До села мы добрались в кромешной темноте. Председатель тамошнего колхоза — мы нашли его уже дома, за добрым ужином, — сказал, что с глушителем, он действительно был изуродован, сообразит что-нибудь утром, нового, конечно, нет, придется латать дыры. А жена его, ладная и, видно, добрая женщина, соболезнующе ахая и охая, уже стягивала с нас плащи и куртки.
— Пропади он пропадом, глушитель ваш. Утро вечера мудренее. Садитесь за стол, горячего борща сейчас налью.
Ничего нам с Витькой не хотелось — только спать.
До Подгорного действительно оказалось не больше десяти километров, но каких! Добрую половину дороги, спасаясь от проникавших в машину выхлопных газов, мы шли пешком по липкой грязи, ноги у нас гудели, а перед глазами все еще стояла уходящая в желтый закатный огонь, будто полированная, полоса, и по ней, глухо тарахтя глушителем, медленно двигался наш газик. Опять же, чуть свет надо быть на ногах: как-то еще обернется с этим злосчастным глушителем. Спать! Мы прозрачно высказались на этот счет, к явному огорчению Акима Петровича — я заметил, как замаслились у него глаза при упоминании о горячем борще.
